Он отчеканен в Риме в 157 г.д.н.э., и на нем изображены:
на аверсе - богимня покровительница Города - Рома, в парадном военном шлеме;
на реверсе - богиня победы Виктория, которая на повозке-биге управляет двойкой лошадей.
Для Республики этот год выдался без серьезных военных потрясений, ну а внутренняя жизнь - бурлила. и лзачастую вод влиянием внешних событий.
В этот год продолжил свое развитие медленно, но верно нарастающий римско-карфагенский кризис.
Быстро возрождался экономически, но продолжал оставаться ничтожным в военном и политическом значении Карфаген. К 157 году в отношении Карфагена Рим оставался политическим и военным арбитром, и в этом не было ничего страшного, если бы Карфаген существовал на своем африканском берегу в одиночку. Увы, блестящего одиночества не получилось, соседом был признанный Римом как царь нумидийцев Массиниса, уже престарелый вождь кочевых племен, достаточно опытный в дипломатии военном деле. Тот раз за разом откусывал куски карфагенской приграничной территории, делая это в максимально обидной для пунийцев форме. Несколько раз обе стороны приглашали римские сенатские комиссии, и те улаживали дело хоть и несправедливым, нов се же миром. Очередной спор касался прав на город Туску и обширные поля у Баграда.
При помощи военной силы Массиниса занял эти территории, и карфагенянам оставалось лишь снова начать тяжбу в Риме без всякой надежды на успех. После длительной и несомненно умышленной проволочки в Африку прибыла новая комиссия (157 г. до н.э.). Но карфагеняне не хотели безоговорочно подчиниться ее третейскому решению без предварительного точного расследования правовой стороны вопроса; они настаивали на внимательном рассмотрении дела; тогда комиссары попросту вернулись в Рим.
И одними дипломатическими и юридическими спорами дело не ограничивалось. В Риме стали распространяться слухи, будто на карфагенской территории находится огромная нумидийская армия, которой командует Ариобарзан, внук союзного пунийцам соперника Массинисы на владычество над нумидийцами вождя Сифакса. Катон, используя эту информацию, выступил с настойчивым предложением объявить Карфагену войну, так как армия Ариобарзана не столько против Массанассы — это только предлог, — сколько против Рима.
Таким образом, спор между Карфагеном и Массиниссой оставался нерешенным. Но посылка комиссии повлекла за собой более важное решение. Во главе этой комиссии стоял престарелый Марк Катон, в то время, пожалуй, самое влиятельное лицо в сенате. Ветеран войны с Ганнибалом, он был весь еще во власти ненависти к пунам и страха перед их могуществом. С удивлением и досадой он собственными глазами видел цветущее положение исконного врага Рима, его плодородные поля, многолюдные улицы, огромные запасы оружия в арсеналах и богатый материал для флота. В мыслях он видел уже нового Ганнибала, который использует все эти ресурсы против Рима. Человек честный и мужественный, но весьма ограниченный, он пришел к убеждению, что Рим будет в безопасности лишь в том случае, если Карфаген совершенно исчезнет с лица земли. Прибыв в Африку с целью разобраться в территориальном конфликте и потребовав, чтобы обе стороны подчинились их решению, послы не желали тем не менее произнести свой приговор, но отправились осматривать страну и сам Карфаген, чье могущество и многолюдство произвели на них устрашающее впечатление.
Согласно рассказу Плутарха, «найдя Карфаген не в плачевном положении и не в бедственных обстоятельствах, как полагали римляне, но изобилующим юношами и крепкими мужами, сказочно богатым, переполненным всевозможным оружием и военным снаряжением и потому твердо полагающимся на свою силу, Катон решил, что теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, но что если римляне не захватят город, исстари им враждебный, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как прежде.
Римская комиссия выразила порицание карфагенскому совету за то, что вопреки соглашению о союзе от 201 г.д.н.э , пунийцы имеют и армию (имеются в виду, несомненно, войска Ариобарзана), и материалы для строительства флота, и комиссары выразили пожелание установить мир между Карфагеном и Массиниссой, причем на Массиниссу возлагалось обязательство отступиться от земли, бывшей предметом спора. Согласно Аппиана, Массинисса выразил готовность подчиниться решению римских послов, тогда как пунийцы, подозревая римлян в том, что те, как и раньше, примут нумидийскую сторону, заявили о ненужности каких-либо новых решений. Достаточно строго соблюдать договор, заключенный в свое время Сципионом. Согласно сведениям Тита Ливия, карфагенский совет высказался за то, чтобы подчиниться решению послов. Это было тем более легко, что решение было благоприятным. Однако тогдашний суффет ( один из двух выборных должностных лиц - глав Карфагена, отчасти аналогичной консулу) Гисгон, сын Гамилькара, «бунтарь», как он назван в Ливием, выступил, настаивая на войне с Римом. Надо сказать, что торгово-олигархические круги Карфагена были настроены вовсе не воинственно, стараясь не обострять отношений с Римом; демократ и демагог Гисгон, напротив, был представителем более народной, «демократической», «ганнибаловской» партии , считавшей, что у Карфагена достаточно сил для хотя бы небольшого, но военного реванша, по крайней мере, для обуздания Массинисы, за которого Рим сможет заступиться лишь на словах.
Позиция римского посольства могла диктоваться нежеланием в данный момент осложнять положение Рима войною в Африке, которая обещала быть трудной и длительной, в условиях когда шла война в Испании и назревали волнения на Балканском полуострове. Не исключено также, что римское посольство, несомненно осведомленное о настроениях карфагенских демократов, ничем не рисковало, будучи заранее уверенным, что они не согласятся с какими бы то ни было предложениями римлян. Тогда Рим мог сохранить положение миролюбивого и благожелательного посредника, в то время как карфагеняне предстали бы в роли агрессивно настроенных людей, которые к тому же сами не знают, чего хотят.
Ну а позиция карфагенских «демократов» определялась, несомненно, тем, что они вообще не хотели римского посредничества. Вот почему Гисгон сын Гамилькара с порога отвергал любое, даже благоприятное, решение, раз оно исходило от римлян и, следовательно, обозначало римское верховенство над Карфагеном, обоснованно полагая к тому же, что римляне найдут способ так или иначе ублаготворить своего союзника. Замечания послов по поводу армии и строительных материалов были ясным предупреждением, что Рим не допустит усиления Карфагена, не позволит ему сопротивляться Массанассе, не потерпит его самостоятельности. Гисгон и стоявшая за ним группировка предпочитали воевать. Победоносная война против Рима решила бы раз навсегда и все споры с Нумидией.
Пока же больше всего выгоды от визита делегации получил именно Массиниса: априори признав любые результаты арбитража, он получил , внешне ничуть не вмешиваясь, то, что его могущественный союзник был сильно разозлен против своего врага.
Легко представить себе настроение, с которым послы возвратились на родину. Фактически полностью оправдались их самые худшие предположения. Карфаген достаточно силен, чтобы воевать; более того, решающую роль в Карфагене играют люди, открыто призывающие к войне с Римом, идущие на прямой разрыв. В этих условиях рассказы послов об устрашающем могуществе Карфагена приобретали особое звучание. Катон говорил, что Рим не сможет чувствовать себя уверенным и не опасаться за свою свободу, пока существует Карфаген. До нас дошел фрагмент речи Катона, где обосновывается законность и неизбежность войны Рима с Карфагеном: «Карфагеняне уже наши враги, ибо тот, кто все готовит против меня, чтобы, когда захочет, быть в состоянии начать войну, — уже мой враг, даже если еще не пустил в ход оружия». «Кроме того, я думаю, что Карфаген должен быть разрушен» — этой формулой Катон заканчивал каждое свое выступление в сенате .
Катон, под впечатлением речей Гисгона, стал внушать сенату, что прошлые поражения и беды, по-видимому, не столько убавили карфагенянам силы, сколько безрассудства, сделали их не беспомощнее, но опытнее в военном искусстве, что нападением на нумидийцев они начинают борьбу против римлян и, выжидая удобного случая, под видом исправного выполнения условий мирного договора, готовятся к войне.
Говорят, что закончив свою речь, Катон умышленно распахнул тогу, и на пол курии посыпались африканские фиги. Сенаторы подивились их размерам и красоте, и тогда Катон сказал, что земля, рождающая эти плоды, лежит в трех днях плавания от Рима. Впрочем, он призывал к насилию и более открыто; В этой демонстрации нетрудно, конечно, разглядеть призыв к римским крестьянам овладеть плодородными африканскими землями, а для этого — уничтожить Карфаген.
Против этой политики выступили с очень серьезными аргументами некоторые представители римской аристократии, обладавшие более широким кругозором, особенно Сципион Назика. Они доказывали, что бессмысленно бояться купеческого города, что финикийское население Карфагена все более отвыкает от военного дела и от воинственных замыслов, что существование этого богатого торгового города вполне совместимо с политической гегемонией Рима. Они считали даже возможным превращение Карфагена в римский провинциальный город; по их мнению, это, пожалуй, было бы желательно даже для самих финикиян, по сравнению с нынешним положением. По Плутарху Назика «Замечая, по-видимому, что народ становится непомерно заносчив и уже совершает множество просчетов, что, упиваясь своими удачами, исполнившись гордыни, он выходит из повиновения у сената и упорно тянет за собою все государство туда, куда его влекут страсти, - замечая это, Назика хотел,чтобы хоть этот страх перед Карфагеном был уздою сдерживающей наглость толпы: он полагал, что карфагеняне не настолько сильны, чтобы римляне не смогли с ними совладать, но и не настолько слабы, чтобы относиться к ним с презрением». Но Катон добивался не подчинения, а полного уничтожения ненавистного города. Его политика, по-видимому, нашла поддержку у тех государственных деятелей, которые считали желательным привести все заморские территории в непосредственную зависимость от Рима. Главными же и наиболее влиятельными сторонниками Катона явились римские банкиры и крупные купцы, которым в случае разрушения Карфагена должны были достаться его богатство и торговля. Большинством голосов было решено при первом удобном случае начать войну с Карфагеном или, вернее, разрушение его. Выжидать такой случай было необходимо, так как надо было считаться с общественным мнением.
Союзниками Назики была и прославленная фамилия Сципионов, но в этом вопросе они не смогли провести свое мнение.
Вообще же следует отметить, что между соперниками не было принципиальных расхождений в том, что касалось основных направлений и целей римской внешней политики; речь шла исключительно о методах ее осуществления, о путях их достижения.
Сципион Назика в этот же год вносил законопроекты о запрете греческого лицедейского театра, как источника распространения дурных нравов, и запрете устраивать гладиаторские бои хотя бы на арене Колизея. Такие предложения признанного «лучшим и достойнейшим гражданином» сенатора были приняты, и первый деревянный театр в Риме был разрушен, а гладиаторские бои переместились в частные дворики на луга в предместье города. Им было отказано в статусе общественного развлечения, и они остались частной инициативой.
В этом же году несколько преторов, вернувшихся из провинций, обвинены в алчности и осуждены.
В делах мелких эллинистических государств Азии Республика уверенно чувствовала свою значимость, и право вмешиваться в их дела. В этот произошла династическая смута в Каппадокии.Это государство было особенно ничем не примечательным, и представляло собой плоскогорье с экстремальной температурой и бедными урожаями, но большим количеством лошадей, овец и мулов.
В этой стране ( сейчас это юго-восток Турции) правил царь Ариарат V Филопатор (163—130 гг. до н.э.), против власти которого восстал его брат Олоферн. Ариарат остался победителем в борьбе против своего брата , которого поддерживали сирийцы; при этом царю главным образом помогли соседние Атталиды, правившие в Пергаме. С тех пор Каппадокия вела по существу такую же политику, как и Пергам: безусловная покорность Риму и стремление к эллинской культуре. Благодаря Ариарату в Каппадокию, бывшую до того времени почти варварской страной, проникла эллинская культура, а с нею вместе и ее болезненные наслоения, как то: культ Вакха и распущенные нравы странствующих актеров, так называемых «деятелей искусств».
Ариарат , как и остальные цари, уверенно обращался в Рим за помощью - и сенат считал себя вправе выносить решения по вопросам жизни сопредельных стран, и в случае необходимости подтверждать силой свои представления о справедливости; в этом году и в этом случае обошлось без непосредственного вооруженного вмешательства.
