Распустили лагерные суды. Упразднили особые совещания. Была признана «порочной» «практика отношений к анонимным заявлениям». Увольняли со службы ответственных сотрудников правоохранительных ведомств и отправляли на пенсию членов Верховного суда. Формулировки были нелицеприятными. Они предопределяли наказание по партийной линии. А значит, лишение или понижение в воинских званиях, урезку пенсий и номенклатурных благ (тот же военный прокурор Вавилов был исключен из партии и лишен звания генерала Советской армии).
И вот на этом фоне весной 1955 года в центре событий оказался председатель Верховного суда СССР Анатолий Волин. 20 апреля с подачи секретариата ЦК КПСС президиум ЦК принял решение с многозначительным заголовком «Об ошибке, допущенной т. Волиным А.А.» (П116/XXXV) (см. фото). Была создана «тройка» по исправлению этой «ошибки», в которую вошли Михаил Суслов, а еще министр юстиции и заместитель начальника административного отдела ЦК, который тайно рулил советскими правоохранительными органами и всей судебной системой.
Что же случилось и какова «ошибка», которую исправляли с помощью специально сформированной по решению секретариата ЦК «тройки»? А случилось невероятное: в отличие от коллег из других ведомств, привлеченных за «нарушения социалистической законности» в период культа личности, председатель Верховного суда оказался повинен в гнилом либерализме, допущенном уже после смерти вождя.
Советская политическая культура не подразумевала механизма возвращения того, что было отобрано властью. Традиция в Стране Советов была вскормлена иная: однажды отнятое к владельцу не вернется (исключения бывали, но только по особому распоряжению и, как правило, с «шлейфом», о чем речь чуть ниже); реституция — понятие для социализма чуждое, да и просто компенсация — тоже вроде как «с душком». Таков был устоявшийся за десятилетия негласный закон. «Ошибка» верховного судьи Волина заключалась в том, что именно этот неписаный закон он нарушил.
Для советской системы это было сродни революции: до этого разъяснения пленума ВС главенствовало незыблемое постановление другого пленума ВС СССР — от 12 декабря 1940 года, по которому арестованный при отсутствии по постоянному месту жительства свыше шести месяцев «вступившего в силу законного приговора» навсегда лишался права на жилое помещение, где проживал до ареста и ссылки. Пункт 14 этого директивного документа закрывал вопрос навсегда: «<…> отмена судебного приговора или постановление о высылке и прекращение дела не могут служить основанием для возврата занимаемых ранее помещений».
Теперь представим первую зиму без Сталина. В Москву стали робко возвращаться реабилитированные жертвы ГУЛАГа. Создавалась ситуация, о которой Анна Ахматова произнесла памятные слова: «Теперь две России взглянут друг другу в глаза — та, что сидела, и та, что сажала». Причем не метафорически, как у Анны Андреевны, а вполне реально: вернувшиеся оттуда сидевшие и оставшиеся по эту сторону колючей проволоки сажавшие взглянули в глаза не просто в толпе, а на порогах квартир и комнат, где когда-то одних арестовали, а другие эти квартиры оккупировали. И вот в таких драматических декорациях получалось, что на сторону униженных и оскорбленных, сирых и убогих, измученных голодом и цингой встал сам Верховный суд СССР.
Неслыханное дело: ВС разрешил добиваться возвращения конфискованных квартир и комнат сначала в жилищных отделах местных советов по месту арестов; если люди не находили справедливости там, то могли обращаться в суды с исками. Их были обязаны (!) принимать к рассмотрению и, согласно разъяснению высшей судебной инстанции, решать в пользу бывших зэков (!).
На глазах разворачивалась необычная для истории России коллизия: жертвы при жизни могли по суду добиваться справедливости и рассчитывать на возмездие. Причем высшей справедливости — возвращаться в квартиры и комнаты, где были когда-то арестованы. А узурпаторы должны были выметаться на улицу. Стоит ли удивляться, что в номенклатурных коридорах поднялся ропот: это что же, признать в правах тех самых троцкистов, двурушников, предателей, фашистских прихвостней, террористов, подрывников и буржуазных националистов всех мастей, которые, казалось, навсегда должны были сгинуть в гулаговской вечной мерзлоте?..
Квартирная практика
В богатой на события советской практике прецеденты с возвращением квартир прежним владельцам крайне редко, но все же случались. В основном — до начала Большого террора летом тридцать седьмого. «Точечные» решения принимались политбюро или председателем Совнаркома (премьером) в порядке одергивания зарвавшихся органов госбезопасности или в качестве показательной рекламы социалистического гуманизма.
Так, в ноябре 1932 года арестованный инженер-бумажник Абрам Львович Маковский был выпущен на свободу и восстановлен в партии. Политбюро предложило подыскать ему работу по специальности. В резолюции по делу Маковского примечателен такой пункт: «5. Предложить ОГПУ немедленно вернуть т. Маковскому его квартиру, конфискованные у него личные деньги и средства, полученные от продажи его вещей» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 166. Д. 481. Л. 12). Отдельным пунктом резолюции внимание Коллегии ОГПУ особо обращалось на «недопустимые методы допроса» и на «незаконные методы следствия». Следователей, которые вели дело Маковского, было решено предать суду.
О чем говорит этот прецедент? Да ни о чем: спустя 6 лет после показательно явленной социалистической справедливости до Абрама Львовича Маковского (и его квартиры) чекисты все-таки доберутся. 10 июня 1938 года по одному из пресловутых «сталинских списков» в разделе «Москва-центр» (под № 82) он будет приговорен по первой категории, то есть к расстрелу.
Показателен и пример в отношении репрессированных потомков «нашего всего» — А.С. Пушкина, которым поблажка вышла по случаю 100-летия со дня гибели «солнца русской поэзии». 25 января 1937 года Молотову докладывают о письме троюродной внучки А.С. Пушкина — гражданки Бонафеде-Козловской. Она пишет, что в 1935 году ее вместе с родственниками выслали из Ленинграда в Казахстан. Просит разрешить вернуться в Питер, а главное — возвратить отобранную квартиру. Княжну Ольгу Бонафеде-Козловскую в Петербург (но не в квартиру) вернут, вместе с ней освободят целую группу потомков поэта. Многие из них позже погибнут в блокаду, но Бонафеде повезет: она избежит блокады, поскольку ее вновь арестуют 29 июня 1941 года и 6 июля этапируют в тюрьму № 2 города Златоуста Челябинской области. После освобождения (уже после войны) Особым совещанием при МГБ Союза ССР 31 августа 1949 года ей разрешат проживание в Ленинграде. Но фамильной квартиры она так и не увидит.
Информационным поводом стала шифровка Ефима Евдокимова из Ростова-на Дону в Москву, в ЦК, Сталину, посланная 29 мая 1937 года в 1 час 03 минуты ночи. Первый секретарь докладывает: «У нас по краю значительное количество арестованных врагов народа троцкистов и правых (свыше тысячи человек). Наибольшая масса арестованных падает на города Ростов, Сочи, Шахты и Таганрог. Прошу поручить НКВД произвести выселение семей арестованных. Особенно это нужно сделать по Ростову и Сочи — шипят, как змеи, и занимают квартиры в советских домах. Надо дать им вне пределов края».
Сталин предлагает: «Выселить куда-нибудь в Казахстан, в один из районов Казахстана». Политбюро уточняет сталинский приказ: «Поручить НКВД произвести выселение из пределов АЧК в один из районов Казахстана семей арестованных троцкистов и правых» (П49/476 8 июня 1937 года). Опыт решения вопроса с квартирами распространили затем по всему Союзу (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 573. Л. 64–65). При этом «шипение, как змей» прекратилось не только на казенных «квартирах в советских домах», но и в частном секторе, а также в комнатах в коммуналках, в подвалах и на пригородных дачах.
На конфискованные квартиры было много претендентов. Приоритет принадлежал чекистами, которые «жили и работали» в непростых условиях, но известны и другие желающие. 14 мая 1938 года поэты Вера Инбер, Николай Асеев и Джек Алтаузен пожаловались Молотову, что на их ходатайство об улучшении жилищных условий, пересланное председателю Моссовета Сидорову, получен отказ. Тогда они обратились в НКВД лично к товарищу Ежову с просьбой о «представлении каждому по одной дополнительной комнате из фонда опечатанных квартир». Доступ к этому фонду стал едва ли не символом номенклатурного статуса, а упомянутое уже решение Верховного суда от 1940 года вселяло в интересантов уверенность: закон обратной силы не имеет. И вдруг после всего этого — 1954 год и революционное постановление пленума Верховного суда…
Были ли люди, успевшие воспользоваться решением ВС до того, как оно было квалифицировано партийной инстанцией как «ошибка»? Были. Вот небольшой список тех, кто уже в 1954 году стал бенефициантом едва ли не самого гуманного из всех решений советского суда, как известно, «самого справедливого суда в мире».
Алексей Каплер — писатель, кинодраматург, лауреат Сталинской премии, автор сценариев к блокбастерам довоенного сталинизма «Ленин в 1918 году», «Ленин в Октябре» и «Три товарища». В 1942 году он подружился с 16-летней дочерью Сталина Светланой и для центрального органа партии газеты «Правда» написал «Письмо лейтенанта Л. из Сталинграда». В конце опубликованного очерка автор сам подписал себе приговор: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля». Публикация этого «антихудожественного рассказа» вызвала закрытое постановление секретариата ЦК. Каплер был арестован и осужден на пять лет Воркуты. Повторное осуждение в 1948 году и пять лет в Минлаге. В 1954 году полностью реабилитирован. По решению суда ему возвращена двухкомнатная квартира в Москве. А проживавшему там гражданину Пилевскому Моссовет предоставил другую площадь.
Что именно могло не понравиться Центральному комитету в этой рокировке при «разборе полетов»? То, что народный суд 4-го участка на Красной Пресне в Москве выселил семью из шести человек, а квартиру в 46,6 квадратных метра возвратил ее прежнему владельцу — одному Каплеру. А ведь у его жены — бывшей кинодивы и московской красавицы Валентины Токарской, также отбывшей срок в Воркутлаге,— уже была комната размером 14,5 метра в московской коммуналке. Вывод напрашивался сам собой: вот пусть бы жил этот Сталинский лауреат у супруги. В коммуналке.
А вот другой пример. Любовь Яковлевна Басиас была вдовой первого председателя Центрального банка коммунального хозяйства и жилищного строительства (Цекомбанк), члена РСДРП с 1902 года Фемистокла Анатольевича Басиаса. По иронии, этот банк был создан для кредитования строительства, коммунальных предприятий и ремонта жилых помещений. Фемистокл умер вовремя и в своей постели, а комната в 46 метров по адресу Москва, Никитский бульвар, дом 12, квартира № 1 была закреплена решением Моссовета пожизненно за вдовой. Любовь Яковлевна и сама была незаурядной личностью. Врач-педиатр, до революции работала ординатором в Обуховской больнице в Питере, после — директором Текстильного института и Второго Московского медицинского института, возглавляла Государственную центральную медицинскую библиотеку. Как оказалось, это был хороший трамплин для… тюрьмы. В 1947 году врача-большевичку арестовали. Ее комнату предсказуемо занял работник МГБ Шутов. Но старушка выжила, вернулась в Москву и пришла в суд требовать возвращения собственной комнаты. Народный суд 1-го участка Краснопресненского района Москвы, исполняя директивные указания Верховного суда Страны Советов, ее иск удовлетворяет и выселяет чекиста Шутова (семья из 4 человек). ЦК опять негодует: одинокой старушенции вернули без малого полсотни ее же метров, а несколько человек выставили на улицу.
Или вот еще пара счастливцев: профессор-историк Сергей Митрофанович Дубровский и его жена Берта Борисовна Граве (автор бестселлера «К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны»). Дубровский работал деканом исторического факультета Ленинградского госуниверситета. Осужден в 1936-м. Освобожден. Повторно арестован в 1949 году. Вновь освобожден и реабилитирован. Когда 3 сентября 1954 года народный суд вернул Дубровским жилплощадь и решил переселить гражданина Григорьяна (место работы неизвестно), то последний признал иск правильным. Но ЦК недоволен и здесь. Площадь — «казенная», и не судам решать, где кому жить. К тому же Дубровским успели вернуть конфискованную дачу в Барвихе. Под боком у кремлевской больницы с санаторием и недалеко от дач членов президиума ЦК!
Попавший «под раздачу» Волин, узнав о своей «ошибке» из решения президиума ЦК, 27 апреля 1955 года объясняет в письме первому секретарю ЦК Никите Хрущеву свои резоны: «Пленум Верховного суда СССР, давая судам такое разъяснение, исходил из того, что когда человеку, осужденному по сфальсифицированному делу, возвращается свобода, честное имя, звание, награды, имущество, то отказ в восстановлении прав на жилплощадь лишь по тем мотивам, что он находился в заключении более шести месяцев, был бы неправильным, тем более когда жилплощадь арестованного занималась с нарушением закона» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 57. Д. 56. Л. 108). Волин продолжает и задает вопрос: «Было бы законным решение суда об отказе в иске о возврате жилищной собственности бывшему председателю ЦИК Армянской ССР Акопяну, осужденному в 1937 году по сфальсифицированному делу, а ныне реабилитированному? (скорее всего речь идет о Серго Мартикяне, который вышел на свободу и пережил Сталина на четыре года.— "О"). Тем более что его квартира также была занята работником следствия, производившим расследование по его делу, исключенном за фальсификацию из партии». И тут же отвечает: «Суд на законном основании вернул Акопяну его квартиру…»
Но охранители в номенклатуре на суть вопроса смотрели иначе. С точки зрения абстрактного буржуазного права, может быть, все и законно. А вот партия считает иначе. Заместитель заведующего отдела административных органов ЦК (де-факто глава советской юстиции) генерал-майор Валентин Золотухин сформулировал главное прегрешение Волина так: «Внося на рассмотрение пленума Верховного суда СССР проект постановления, допускающего серьезное нарушение прав граждан, т. Волин не только не согласовал этого вопроса в правительстве, но и ни с кем предварительно не посоветовался» (Золотухин — ЦК КПСС, 8 апреля 1955 года). Под «правительством» подразумевается политбюро, а «ни с кем не посоветовался» — не получил санкции в административном отделе ЦК.
Короче: советоваться надо было, и не суду решать, что законно, а что нет. И нет смысла искать, что же конкретно не понравилось в решении перечисленных судебных казусов главному штабу советской юстиции, не понравилось все: и то, что доходяги вернулись «по месту проживания до ареста», а не остались в черте зэковской оседлости; и то, что стали требовать в судах возврата конфискованной собственности; и то, что суды встали на их сторону и принялись фактически выгонять «честных советских людей» на улицу…
Нужен был повод, чтобы порожденное «ошибкой Волина» безобразие прекратить. И повод был найден. «Красная черта» была перейдена, когда суды замахнулись на самое святое, что было в советской системе подбора, расстановки и воспитания кадров,— на номенклатуру ЦК на Старой площади. Ведь затеянная т. Волиным А.А. реституция дошла в итоге до (страшно сказать) ответственного работника аппарата ЦК КПСС Бориса Михайловича Ярустовского. Именно после его «дела» появилось и решение секретариата ЦК, и «тройка» по исправлению «ошибки т. Волина» была сформирована.
Каким он был, этот герой своего времени? Вот краткая справка: придя в памятном ждановском 46-м году в ЦК из Главного политуправления Советской армии, майор Ярустовский в 1954 году работал завсектором музыки отдела культуры ЦК КПСС. До этого курировал проведение в жизнь позорного постановления 48-го года об антинародной музыке, руководил музыкальной жизнью советской страны, учил композиторов-формалистов писать народную музыку и одергивал исполнителей западного репертуара, диктовал издательствам редакционную политику, а консерваториям — кадровые вопросы. Например, решал, давать ли персональную пенсию умирающему Сергею Прокофьеву (посоветовал не давать, ибо тот зарабатывал и так достаточно). Почти 30 лет пестовал кадры музыковедов. А главное, был в курсе всех новостей на музыкальном фронте, прежде всего секретных, совершенно секретных и особой важности, поступавших на Старую площадь с Лубянки.
Там в 1950 году в разгар борьбы с безродными космополитами арестовали и отправили на ГУЛАГ как еврейского националиста композитора Веприка. Александр Моисеевич был лояльным советским гражданином, профессором и даже завкафедрой инструментовки Московской консерватории, трудился в секции симфонической музыки Союза советских композиторов. Веприк писал правильные опусы под характерными названиями «Сталинстан», «Песня ликования», «Проклятие фашизму», «Песня о Котовском». Но при этом наивно настаивал на еврейской тематике («Пляски и песни гетто», «Кадиш» и др.). Когда после создания Государства Израиль начался погром в Еврейском антифашистском комитете и приступили к ликвидации так называемого еврейского националистического подполья, под раздачу попадает и Веприк: его квартира опечатана и конфискована, а после пресловутых шести месяцев консервации в нее въезжает не чекист-куратор и не следователь, а… вовремя подсуетившийся главный советский музыковед Ярустовский. Как музыкант к музыканту. Получилась внутриведомственная рокировочка на почве решения главного в стране вопроса — квартирного.
По законам жанра хрупкий и больной Веприк должен был без следа сгинуть в воркутинском пермафросте. Но Веприк не умирает и в 1954 году возвращается в Москву. Подает иск в суд. Получает назад свою квартиру. А «семье гражданина Ярустовского» предлагается помещение освободить. Можно представить себе шок в коридорах и кабинетах на Старой площади: кадрового сотрудника ЦК выставляют на улицу! Квартиру отдают возвратившемуся из лагеря контрреволюционеру и сионисту!
Тут и сработал номенклатурный стоп-кран: партийная машина включает сирену тревоги и вводит в действие охранительные механизмы. Секретариат ЦК принимает решение об «ошибке т. Волина А.А.», скандальное постановление ВС подводят под отмену (основание — обращение в административный отдел ЦК: «Министр юстиции СССР т. Горшенин и генеральный прокурор т. Руденко считают, что постановление пленума Верховного суда СССР… принято с нарушением закона. С предложением о пересмотре этого постановления обратился в ЦК КПСС председатель Верховного суда РСФСР т. Битюков»).
Для комиссии Суслова (той самой «тройки») все ясно: 3 мая 1955 года президиум ЦК вдогонку к решению по персональному вопросу т. Волина утверждает резолюцию «Об ошибочном постановлении пленума Верховного суда СССР» (РГАНИ. Ф. 3. Оп. 8. Д. 234. Протокол П118/22). Теперь виноваты все судьи, а не один Волин. И три дня спустя, 6 мая, следуя приказу из Кремля, Верховный суд единогласно отменяет когда-то также единогласно принятое им собственное решение. При этом предписывает: «<…> 2. Разъяснить судам, что при разрешении таких дел они должны руководствоваться ст. 34 постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 года "О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах" и пунктом 14 постановления пленума ВС СССР от 12 декабря 1940 года. № 46/23-V» (см. фото).
Так вот и приехали: борьба с культом личности и его последствиями, едва начавшись, отныне должна была основываться на сталинском беззаконии времен Большого террора вообще и на постановлениях 1937 и 1940 годов в частности. Что и требовалось доказать.
31 мая завсектором административного отдела ЦК Куликов и замзавсектором отдела Чистяков с нескрываемым злорадством рапортуют Кремлю о полной отмене постановления Верховного суда, которым «предоставлялось право лицам, ранее привлеченным к уголовной ответственности, а затем реабилитированным, обращаться в судебные органы с иском о возращении жилплощади». Обратите внимание на упоминание об «уголовной ответственности» — реабилитированные, подчеркивается, все же были для власти уголовниками.
Отдадим должное: даже после этого глава ВС Волин пытался достучаться до инстанции. Взамен отмененного президиумом ЦК постановления Верховного суда он предлагает: «Представляется целесообразным издать по этому вопросу соответствующее указание правительства, которым обязать местные органы внимательно подходить к разрешению жилищных вопросов граждан, реабилитированных по суду. Проект такого указания прилагается». Вот что значилось в проекте: «Обязать Советы министров союзных и автономных республик, крайисполкомы, облисполкомы, городские и районные советы депутатов трудящихся обеспечивать жилплощадью лиц, реабилитированных судом и возвратившихся из мест заключения или ссылки к прежнему месту жительства, если по тем или иным причинам не представляется возможным вернуть им их прежнюю жилплощадь».
Разумеется, в Кремле эту инициативу проигнорировали. А ее автора, несмотря на покаянное письме Хрущеву («Заверяю ЦК КПСС, что из этого указания мною будут извлечены должные выводы и уроки на будущее в моей работе»), без сантиментов выдавили из ВС.
Обошлись со штрафником, правда, гуманно: он работал потом на должности заместителя главного арбитра в Госарбитраже при СМ СССР, партбюро характеризовало его положительно (в характеристике, присланной в Комитет партийного контроля, сообщалось, что Волин зарекомендовал себя «как вдумчивый и добросовестный работник, проявляет много энергии к правильному разрешению споров, возникающих между хозяйственными организациями»). Анатолий Волин скончался в Москве в возрасте 104 лет в 2007 году…
А под занавес коротко еще об одном архивном документе. 21 сентября 1956 года председатель КГБ при Совете министров СССР генерал армии Серов и министр финансов СССР Гарбузов рапортовали в ЦК КПСС о том, что с 1953 по 1 июля 1956 года только в Москве реабилитированным выплачено за изъятые имущество и ценности 26,8 млн рублей, в том числе за первое полугодие 1956 года — 13,7 млн рублей. Правда, ни главный чекист, ни главный финансист при этом не назвали числа осчастливленных компенсациями москвичей и общей цифры жертв репрессий по «лучшему городу земли». Еще Серов и Гарбузов признали, что при Сталине «имели место грубые нарушения установленного законом порядка наложения ареста на имущество, его изъятие и конфискацию. Особенно в 1937–1939 годах, когда квартиры арестованных опечатывались без описи. В таких случаях следует создавать комиссии из Министерства финансов, КГБ, прокуратуры и Минторга». О судьбе самих квартир в рапорте за двумя подписями целомудренно умалчивалось. Ведь решения 1937–1940 годов в этой части никто не отменял.
И не отменит.